Аквамарин  - Андреас Эшбах

– Гибрид, – продолжает доктор Уолш, и его голос грохочет, как гром, – который может возникнуть только в результате генетических вмешательств на высоком уровне. Прошу заметить, мы здесь говорим не о простом ремонте гена, на такие случаи мы закрываем глаза, несмотря на то что они, строго говоря, противоречат нашим Принципам. Здесь речь идет о внедрении чужеродного гена, осуществленном в сомнительных целях, как это любят делать в свободных зонах. Нет, то, с чем мы здесь имеем дело, – это целенаправленное выведение нового вида за счет использования технологий, которые на протяжении многих десятков лет осуждаются во всём мире!

Член Совета Джеймс Тоути всё это время нетерпеливо ерзает на своем стуле, демонстрируя своим видом, насколько невыносимо для него даже находиться в одном помещении с таким отвратительным существом, как я. Тут он резко вскакивает.

– Я требую, – кричит он в зал, – немедленной и безоговорочной депортации. Неотрадиционалистские зоны были не в последнюю очередь созданы и для того, чтобы оградить нас и наших детей от подобного рода чудовищ.

Взгляд его ледяных серых глаз указывает на меня. Как будто могли быть какие-то сомнения относительно того, кого он здесь считает чудовищем.

– То есть об этом в целом не может быть никакой дискуссии. Депортация, как можно скорее!

Я вся съеживаюсь. Я достаточно хорошо знаю Принципы неотрадиционализма, чтобы понимать, что он прав.

Хорошо, что тетя Милдред уже один день целиком проплакала и простенала. Может быть, это означает, что ее всё-таки не убьет необходимость уехать из Сихэвэна.

В этот момент раздается глубокий, мощный голос, который легко наполняет собой весь зал без всякого микрофона. Это голос профессора Боннера, и он говорит:

– Не стоит торопиться!

Все поднимают головы и смотрят на огромную фигуру, поднявшуюся из толпы зрителей. Никто не пытается удержать профессора, когда он выходит вперед к перегородке, распахивает дверцу и ступает в пустую часть зала.

– Не стоит торопиться, – повторяет он, но теперь его голос звучит не как глас божий, а так, будто бы речь идет о милой болтовне в кругу друзей. – Я бы хотел, с позволения Совета, слегка осветить исторические причины, которые легли в основу правил и Принципов неотрадиционализма. Мне думается, что подобный подход к поиску справедливого решения был бы нам полезен, – а нам необходимо найти решение, которое выдержало бы и критическую оценку будущих поколений.

Джеймс Тоути всё еще стоит и буравит профессора гневным взором. Однако мэр, переглянувшись с Советом, кивает и произносит:

– Продолжайте, профессор, пожалуйста!

Отец Пигрита благодарит его кивком. После чего начинает читать лекцию, как будто он находится в университетской аудитории.

– В первую очередь следует озвучить тот факт, что неотрадиционализм не отрицает генетические вмешательства как таковые, – говорит он. – Они практикуются, но в определенном, принципиально традиционном масштабе. К примеру, при помощи бактерий мы получаем определенные вещества, в первую очередь использующиеся в медицинских целях. Возделываются определенные растительные культуры, которые были генетически модифицированы, потому что это позволило им пережить последствия климатических изменений. Неотрадиционализм разрешает даже генетическое вмешательство в тело человека – например, в случае, если речь идет о наследственных заболеваниях, при которых достаточно заменить небольшое количество генов.

Все завороженно слушают его. Мистер Тоути усаживается обратно на свое место и после каждого предложения демонстративно поглядывает на часы, показывая тем самым, что он считает происходящее пустой тратой времени.

– Вы, должно быть, слышали, – раздраженно вмешивается доктор Уолш, – как я буквально пару минут назад сказал, что тут как раз не тот случай!

– Да, я это слышал, – отвечает отец Пигрита. – Именно это и побудило меня вмешаться в обсуждение данного вопроса.

Он поворачивается к публике.

– Если рассматривать историю Принципов, мы увидим, что правила взаимодействия с генной инженерией принадлежат перу основателя Джеймса Лемана. Если же познакомиться поближе с его биографией – чем, собственно, и занимаются историки вроде меня, – становится очевидно, что сформулировал он их под впечатлением от печальной судьбы Питера Уилкокса, которая на тот момент глубоко тронула сердца многих людей по всему миру.

Он оглядывается по сторонам.

– Это имя никому ничего не говорит?

Тишина. Потом одна дама из Совета произносит:

– Это не тот ли пианист с шестью пальцами?

– Пианист с шестью пальцами, совершенно верно. Благодарю вас.

Профессор Боннер продолжает свое брожение по залу.

– Питер Уилкокс, год рождения 2037, был в принципе первым пианистом с шестью пальцами на каждой руке – и все шесть пальцев функционировали в полной мере! Это стало сенсацией в те, прямо скажем, не самые бедные на сенсации времена. Питер Уилкокс был вундеркиндом, свой первый концерт он дал в возрасте пяти лет. Первый из сотен, все с полным аншлагом. Величайшие композиторы того времени из кожи вон лезли, чтобы сочинить произведения, в которых его шесть пальцев использовались бы наиболее эффектно. Так как его музыкальность тоже была генетически оптимизирована, он был в состоянии всё это виртуозно исполнять. Но однажды в 2059 году в возрасте двадцати двух лет он отрубил себе дополнительные пальцы при помощи топорика для мяса и истек кровью от полученных ран в одиночестве своего гостиничного номера в Лос-Анджелесе.

Публика потрясенно молчит. Мне кажется, я уже слышала эту историю, но никто еще не рассказывал ее при мне так драматично.

– То, что после смерти пианиста стало известно о его судьбе, вызвало еще больший интерес общественности, чем его яркая и короткая жизнь. Груз славы и внимания оказался слишком велик для него, он не знал, как спастись от назойливых поклонников и поклонниц. Тут стало понятно, на какие невероятные жертвы пришлось пойти его родителям, чтобы создать идеального пианиста. Выяснилось, что с младых ногтей генетически модифицированного мальчика воспитывали, учили, в общем-то, муштровали, чтобы достичь всего того, для чего недостаточно одного только набора правильных генов. Люди узнали историю молодого человека, который всю свою жизнь находился под невероятным давлением, который жил в постоянном страхе не оправдать возложенных на него ожиданий. И вот сорвался и положил всему этому конец. Его прощальное письмо состояло из одного-единственного предложения: «Это была не моя жизнь».

Профессор Боннер замолкает. В зале стоит такая тишина, что можно было бы услышать, как на пол падает рыбья косточка. Тишину нарушает только скрип его ботинок, когда он поворачивается к членам Совета и произносит:

– Основатель Джеймс Леман хотел оградить от подобной судьбы будущих детей. Он хотел предотвратить ситуации, когда родители посредством генетических манипуляций заставляют своих детей воплощать собственные мечты и ожидания. Отсюда и возник запрет на любые генетические изменения человека. Это означает, – продолжает профессор Боннер и вдруг превращается в адвоката, выступающего с заключительной речью перед судом, – что соответствующие правила нацелены на родителей – не на пострадавших от них детей!